Прочитал роман Юлиана Семенова "Семнадцать мгновений весны". Даже не знаю почему, но испытал удовольствие при чтении, но не благодаря мастерскому перу автора или хитросплетенному сюжету. Скорее тут сыграли роль воспоминания детства об одноимённом фильме и связанная с этим романтика, овевающая образ Штирлица. Ведь на него я когда-то и хотел быть похож, в то время как во всех тонкостях старался изучить немецкий язык. Возможно, Штирлиц даже определил мой выбор профессии - не разведчика, конечно, но преподавателя иностранных языков.
Хотя сам Штирлиц оказался в книге более кровожадным, чем в фильме. Он коварно убивает ничего не подозревающего Клауса (не то агента, не то свидетеля). А может, я просто не запомнил эту сцену в фильме.
Зато я наконец-то узнал, как Исаев стал Штирлицем:
"Когда же он получил задание Центра переключиться на борьбу с нацистами, когда ему пришлось отправиться в Австралию, чтобы там в германском консульстве в Сиднее заявить о себе, о фон Штирлице, обворованном в Шанхае, он впервые испытал приступ ностальгии – в поездке на попутной машине из Сиднея в Канберру. Он ехал через громадные леса, и ему казалось, что он перенесся куда-то на Тамбовщину, но когда машина остановилась на семьдесят восьмой миле, возле бара, и он пошел побродить, пока его спутники ожидали сандвичей и кофе, он понял, что рощи эти совсем не те, что в России, – они эвкалиптовые, с пряным, особым, очень приятным, но совсем не родным запахом. Получив новый паспорт и проработав год в Сиднее в отеле у хозяина-немца, который деньгами поддерживал нацистов, Штирлиц переехал по его просьбе в Нью-Йорк, там устроился на работу в германское консульство, вступил в члены НСДАП, там выполнил первые поручения секретной службы рейха. В Португалию его перевели уже официально – как офицера СД. Он там работал в торговой миссии до тех пор, пока не вспыхнул мятеж Франко в Испании. Тогда он появился в Бургосе в форме СД – впервые в жизни. И с тех пор жил большую часть времени в Берлине, выезжая в краткосрочные командировки: то в Загреб, то в Токио (там перед войной он в последний раз видел Зорге), то в Берн."
Ещё раз через этот роман увидел, насколько Сталин и Гитлер были похожи:
"В июне 1934 года Гитлер вызвал Гиммлера для беседы по поводу предстоящих антирэмовских акций. Гиммлер ждал этого. Он понимал, что акция против Рэма только повод к уничтожению всех тех, с кем начинал Гитлер. Для тех, с кем он начинал, Адольф Гитлер был человеком, братом по партии, теперь же Адольф Гитлер должен стать для немцев вождем и богом. Ветераны партии стали для него обузой...
Гиммлер понимал и это, он помог фюреру: положил на стол досье на четыре тысячи ветеранов, практически на всех тех, с кем Гитлер начинал строить национал-социалистскую партию. Он психологически точно рассчитал, что Гитлер не забудет этой услуги: ничто так не ценится, как помощь в самооправдании злодейства."
И с нашим временем есть тоже перекликания в романе. Ведь слова арестованного астронома могут быть отнесены к любой зарвавшейся власти:
"Неужели вы не понимаете, что все кончено?! Мы пропали! Неужели вы не понимаете, что каждая новая жертва сейчас – это вандализм! Вы все время твердили, что живете во имя нации! Так уйдите! Помогите остаткам нации! Вы обрекаете на гибель несчастных детей! Вы фанатики, жадные фанатики, дорвавшиеся до власти! Вы сыты, вы курите сигареты и пьете кофе! Дайте нам жить, как людям!"
И всё также одурманенные пропагандой люди твердят, как Геринг утвердил своей жене ночью, в постели: "Не я живу, но фюрер живет во мне…" И характеристика, данная таким людям Плейшнером, может звучать и сегодня, и совсем не о немцах: "...превращенные в тупое, послушное, дикое стадо".
И наконец я узнал, почему именно 17 мгновений весны. Во всем виновата песня Марики Рокк "Семнадцать мгновений апреля", трансляцией которой по радио и заканчивается этот роман.
Хотя сам Штирлиц оказался в книге более кровожадным, чем в фильме. Он коварно убивает ничего не подозревающего Клауса (не то агента, не то свидетеля). А может, я просто не запомнил эту сцену в фильме.
Зато я наконец-то узнал, как Исаев стал Штирлицем:
"Когда же он получил задание Центра переключиться на борьбу с нацистами, когда ему пришлось отправиться в Австралию, чтобы там в германском консульстве в Сиднее заявить о себе, о фон Штирлице, обворованном в Шанхае, он впервые испытал приступ ностальгии – в поездке на попутной машине из Сиднея в Канберру. Он ехал через громадные леса, и ему казалось, что он перенесся куда-то на Тамбовщину, но когда машина остановилась на семьдесят восьмой миле, возле бара, и он пошел побродить, пока его спутники ожидали сандвичей и кофе, он понял, что рощи эти совсем не те, что в России, – они эвкалиптовые, с пряным, особым, очень приятным, но совсем не родным запахом. Получив новый паспорт и проработав год в Сиднее в отеле у хозяина-немца, который деньгами поддерживал нацистов, Штирлиц переехал по его просьбе в Нью-Йорк, там устроился на работу в германское консульство, вступил в члены НСДАП, там выполнил первые поручения секретной службы рейха. В Португалию его перевели уже официально – как офицера СД. Он там работал в торговой миссии до тех пор, пока не вспыхнул мятеж Франко в Испании. Тогда он появился в Бургосе в форме СД – впервые в жизни. И с тех пор жил большую часть времени в Берлине, выезжая в краткосрочные командировки: то в Загреб, то в Токио (там перед войной он в последний раз видел Зорге), то в Берн."
Ещё раз через этот роман увидел, насколько Сталин и Гитлер были похожи:
"В июне 1934 года Гитлер вызвал Гиммлера для беседы по поводу предстоящих антирэмовских акций. Гиммлер ждал этого. Он понимал, что акция против Рэма только повод к уничтожению всех тех, с кем начинал Гитлер. Для тех, с кем он начинал, Адольф Гитлер был человеком, братом по партии, теперь же Адольф Гитлер должен стать для немцев вождем и богом. Ветераны партии стали для него обузой...
Гиммлер понимал и это, он помог фюреру: положил на стол досье на четыре тысячи ветеранов, практически на всех тех, с кем Гитлер начинал строить национал-социалистскую партию. Он психологически точно рассчитал, что Гитлер не забудет этой услуги: ничто так не ценится, как помощь в самооправдании злодейства."
И с нашим временем есть тоже перекликания в романе. Ведь слова арестованного астронома могут быть отнесены к любой зарвавшейся власти:
"Неужели вы не понимаете, что все кончено?! Мы пропали! Неужели вы не понимаете, что каждая новая жертва сейчас – это вандализм! Вы все время твердили, что живете во имя нации! Так уйдите! Помогите остаткам нации! Вы обрекаете на гибель несчастных детей! Вы фанатики, жадные фанатики, дорвавшиеся до власти! Вы сыты, вы курите сигареты и пьете кофе! Дайте нам жить, как людям!"
И всё также одурманенные пропагандой люди твердят, как Геринг утвердил своей жене ночью, в постели: "Не я живу, но фюрер живет во мне…" И характеристика, данная таким людям Плейшнером, может звучать и сегодня, и совсем не о немцах: "...превращенные в тупое, послушное, дикое стадо".
И наконец я узнал, почему именно 17 мгновений весны. Во всем виновата песня Марики Рокк "Семнадцать мгновений апреля", трансляцией которой по радио и заканчивается этот роман.
