Здравствуй, любимая!
Извини, если тебя коробит такое обращение от человека, которого ты почти не знаешь. Так уж получилось, что знакомились мы с тобой уже не один раз, но запомнить меня по-настоящему ты так и не смогла,. Я просто не сыграл в твоей жизни ту роль, которую ты сыграла в моей. В моем фильме ты была главной героиней, а я в твоем попал лишь в роль эпизодическую, вернее, в несколько эпизодических ролей…
Выслушай меня, солнышко, до конца. Дочитай, пожалуйста, это письмо. Поверь мне, милая, больше писем не будет.
Меня зовут Антон...
Помнишь, как восемнадцать лет назад ты отдыхала на Черном море в Анапе? Я до сих пор не знаю, почему, но ты была там одна. По крайней мере, я никого рядом с тобой не видел. Тебе было около двадцати…
Ты, как и многие другие отдыхающие, хотела прокатиться на яхте по морю. Как раз на одной из них работал в те годы я, недавний выпускник мореходного училища, который так и не смог стать настоящим моряком. То, к чему нас готовили, устарело уже через полгода после нашего выпускного вечера. Старые прибрежные яхты – это было единственное, чем мы имели право управлять. Поэтому-то я и пошел работать на одну из баз отдыха нашего города. Я катал детей с их родителями, я катал влюбленные парочки, я катал отдыхающих пенсионеров – я катал всех желающих…
Ты пришла к причалу ближе к вечеру. Ты появилась неожиданно перед яхтой, словно ниоткуда. Ты спросила:
- К вам можно?
Я просто протянул руку, чтобы помочь тебе подняться на борт.
Первое соприкосновение…
Прошло столько лет, но я все еще помню его. Нежная легкая ладошка легла в мою ладонь. Я держал тебя за руку! В тот момент я понял, что очень хочу, чтобы такая вот ладошка сопровождала всю мою жизнь. Это желания сбылось, но не совсем так, как я это имел в виду…
Ты спрыгнула с бортика на палубу и улыбнулась мне. Я отпустил твою ладонь. Ты снова улыбнулась.
- Вот, - сказала ты и протянула мне другую руку. В ней оказался билет с печатью нашей базы отдыха «Снегири» на одну прогулку на яхте.
Я взял его и положил себе в карман...
Сейчас я пишу эти строки и поглядываю на этот билет - билет, который ты держала в своих руках и который остался со мной на все эти долгие-долгие годы…
- Куда плывем? - задала ты вопрос, оглядывая яхту изнутри.
- До Большого Утриша и обратно, - объяснил я свой традиционный маршрут.
- А можно просто в море ; далеко-далеко… и обратно? - спросила ты и снова улыбнулась. Я не мог отказать этой улыбке. Хоть это и было против инструкции.
Я занял свое место у штурвала и дал задний ход, удаляясь от пристани, потом вырулил на курс, перпендикулярный береговой линии. Ты прошла на нос яхты. Ты стояла спиной ко мне, а ветер развевал твои волосы. Берег удалялся от нас. Через несколько минут он превратился в едва заметную полоску. Я сбавил скорость, ты обернулась, и опять на твоем лице была улыбка:
- А можно вообще выключить двигатель?
Я отключил мотор. Наступила тишина. Ты постояла еще некоторое время на носу, наслаждаясь морем. Я ждал дальнейших указаний. Клиент, как известно, всегда прав…
Наконец, ты обернулась. Ты внимательно посмотрела на меня, как будто только сейчас меня заметила - меня, а не бездушного компьютерного штурмана, которые к тому времени серьезно потеснили человеческий фактор в нашем мореходном деле…
Ты спустилась с носа яхты и подошла к штурвалу.
- У Вас есть музыка? - это было то, что ты спросила меня тогда.
- Есть, - коротко ответил я и нажал кнопку проигрывателя. Диск закрутился. Раздалась музыка. Это был Луи Армстронг «What a Wonderful World».
И потом ты попросила меня то, что никто из моих клиентов никогда не просил, потому что это никак не входило в прейскурант базы отдыха «Снегири»:
- А можно мне с Вами потанцевать?
Тут уж я не ответил так быстро, как это сделал я в первый раз. Я растерялся. Я вообще ничего не сумел сказать, но все же нерешительно вышел из-за штурвала. Это, наверно, был мой ответ.
Ты приблизилась ко мне и мягко опустила свои руки мне на плечи. От неожиданности мои руки вскинулись на твою талию. Я почувствовал тебя между моими ладонями. Ты начала медленно двигаться. С небольшим опозданием начал двигаться и я…
Мы медленно танцевали. Ты смотрела в мои глаза… Я взглянул в твои и утонул в них... Ты всё поняла и положила свою голову мне на грудь… Я вдохнул аромат твоих волос, и утонул во второй раз… Голова закружилась… Или нас просто качнуло… Или это просто был танец…
Он длился совсем немного - всего лишь две минуты двадцать секунд. Столько длилась та песня из прошлого века. Почему они писали такие короткие песни?
Потом ты убрала свои руки с моих плеч. Я отпустил твою талию. Ты улыбнулась и скомандовала:
- Всё! К берегу!
Я был пьян…
С трудом я вернулся к штурвалу. Ты вернулась на нос яхты…
Вот и всё, милая! Этого было достаточно. Мое сердце больше никогда уже не оставалось пустым. Ты вошла в него и никогда больше из него не выходила…
Кровь стучала в моих ушах, сердце приятно щемило, в глазах застыл образ тебя, прижавшейся к моей груди, застыл надолго, застыл навсегда…
Я очнулся, когда нос яхты стукнулся о причал. Ты без всякой помощи перепрыгнула через бортик и очутилась на деревянном настиле причала. Ты обернулась, и в уже наступивших сумерках мне показалось, что ты опять улыбнулась.
- До завтра! - услышал я.
- До завтра! - ответил я, удивленный, потому что никто из моих пассажиров не повторял поездку на яхте дважды за время отдыха, в Анапе хватало и других развлечений.
- Спасибо! - еще услышал я от тебя, исчезающей в темноте…
Я начал швартовать яхту и вдруг расслышал снова твой голос ; уже совсем из ночи:
- А как Вас зовут?
- Антон! - крикнул я в эту ночь.
- А меня Ирина! - прозвучало оттуда.
- Очень приятно! - успел крикнуть я, но ответа в темноте не прозвучало, или он прозвучал, но я уже ничего не расслышал…
Той ночью, лежа в постели, я думал о нашей встрече. Я ничего не знал о тебе. Мне было известно только твое имя, но во мне появилось чувство, что я уже давно знал тебя, что я жил все это время только для того, чтобы встретить тебя. Я уже любил - сильно, страстно, горячо - так, как только и можно любить…
Я долго не мог уснуть, перевозбужденный этим новым чувством, а когда я проснулся, то понял: я знаю, что такое счастье…
Я наспех позавтракал и поспешил на работу. Ведь ты обещала прийти сегодня кататься на яхте. Я появился на работе за два часа до положенного времени и стал ждать. Я вглядывался в обе стороны вдоль берега, чтобы поскорее заприметить тебя, но ты не приходила. Я надраивал яхту до блеска, то и дело поднимая голову, чтобы увидеть тебя, свою долгожданную Ирину.
«Долгожданную!» - глупый, я еще не знал тогда, что такое долго ждать…
Через пару часов подошли первые клиенты – семья с двумя детьми. Я впервые жалел, что ко мне пришли люди. Я так не хотел пропустить твое появление на пристани! Я сделал для этой семьи свой традиционный маршрут. Единственная различие – я гнал яхту, не щадя ни мотора, ни пассажиров. Мне не хотелось пропустить тот момент, когда ты появишься на берегу. А вдруг ты придешь, а яхты не будет, и ты уйдешь?
В этой заботе у меня и прошел весь день. Были клиенты, была бешеная гонка на яхте, было томительное ожидание у причала, но тебя не было…
Ты появилась неожиданно – ни слева и ни справа, а прямо из-за стоящего перед причалом домика лодочной станции. Уже оттуда ты помахала мне рукой. Я сразу почувствовал, что во мне есть сердце и оно вполне может выскочить из груди. Моя рука неумело махнула тебе приветствие, твои босоножки застучали по причалу, ты приблизилась, я подал тебе руку, и ты вспорхнула на яхту.
- Вперед! - бойко скомандовала ты, но потом вдруг осеклась.
- Ой, я забыла купить билет! - сказала ты и сделала шаг обратно к борту яхты, как будто бы пытаясь уйти на берег за билетом.
- Не надо! - опередил я тебя, схватив теперь и твою другую руку.
- Как не надо?! – спросила ты, не выдергивая своих рук.
Что мне нужно было ответить? Что я люблю тебя? Что не хочу отпускать тебя ни на секунду? Что мне дорого каждое мгновение, проведенное с тобой? Что я влюбился по уши как мальчишка? Но как мальчишка я не мог произнести слово «люблю», поэтому сказал только то, на что мне хватило духу:
- Мне нравится катать Вас и без билета.
Компьютерные штурманы не позволили бы себе такую вольность. Я был человек…
Ты отступила от борта. Я отпустил твои руки и встал за штурвал. В этот раз ты осталась возле меня.
- Опять в открытое море? - спросил я.
- Да, - кивнула ты и улыбнулась.
Достигнув одной тебе ведомой точки, ты попросила остановить яхту и вопросительно взглянула на меня…
Я включил проигрыватель. Зазвучала та же самая мелодия. Ты не возражала. Опять твои руки коснулись моих плеч, опять мои ладони легли на твою талию, опять две минуты двадцать секунд волшебного танца. Весь мир занимался своими делами, а двое в яхте в открытом море качались на волнах танца…
Музыка закончилась, твоя голова оставалась на моей груди, ты наверняка слышала биение моего сердца. Чем дольше длилось молчание, тем громче билось мое сердце…
Я должен был что-то сказать.
- Я… - начал я.
- …тебя… - продолжил я.
- Я знаю, - мягко перебила ты. - Всё будет хорошо. Поплыли к берегу!
Ты отошла от меня, и я повел яхту к причалу. Ты стояла возле борта и смотрела куда-то вбок, перпендикулярно ходу яхты…
- Спасибо тебе, - сказала ты на берегу. - Завтра я снова приду.
Мне было очень приятно услышать, что ты перешла в обращении ко мне на «ты».
- Я буду ждать… - ответил я - …тебя.
И я ждал. Я ждал весь остаток вечера, я ждал всю ночь, я ждал все утро, я ждал весь день…
Время тянулось как резиновое…
Часы всех приборов и устройств вокруг меня как будто сговорились замедлить свою работу в пять, нет, в десять, в двадцать раз!
Но я все-таки дождался…
- Анто-о-он! - услышал я твой голос.
Ты снова спускалась от домика лодочной станции, улыбающаяся и сияющая.
- Я без билета! - крикнула ты мне довольная.
Я улыбнулся и протянул тебе руку, чтобы помочь подняться на борт яхты.
Мы снова поплыли, мы снова танцевали, мы снова молчали. Тебе нужна была тишина, тебе нужен был покой, ты всё это вдоволь получала со мной. Тебе нужна была любовь, тебе нужно было тепло, я ничего другого и не мог дать тебе. Нам было хорошо – обоим…
Так продолжалось несколько дней - наверно, неделю. Ты не говорила, когда ты уедешь. В последний день, в который я тебя видел, ты просто, как и всегда, сказала «до завтра» и упорхнула с яхты на берег. Но на следующий день ты не пришла…
Я прождал до глубокой ночи, когда завтра уже сменилось послезавтра, но и послезавтра ты не пришла. Я остался ночевать на яхте. Я не хотел оставлять надежды. Я будто был ближе к тебе, находясь на том месте, где ты могла появиться…
Но ты исчезла, ты уехала, ты вернулась куда-то к себе домой…
Я остался один…
Напрасно я бежал на работу, напрасно я вглядывался в берег, напрасно я задерживался на яхте до сумерек. Ты ушла…
Я выходил в море и включал Луи Армстронга. Я миллион раз прокручивал в мыслях наш танец на яхте. Это было мое единственное счастье…
Я выучил каждое слово и каждую нотку той песни, но всё было тщетно. Мне не с кем было танцевать…
Я дождался следующего сезона. Я ожидал, что ты опять приедешь в Анапу и появишься в моей жизни, я был пропитан ожиданием, но всё было напрасно…
Руководство нашей базы решило внедрить компьютерных штурманов, которые в отличие от нас не требовали зарплаты и отпусков. Я и все мои коллеги были уволены из этой индустрии навсегда. Мы оказались за бортом – в буквальном и переносном смыслах этого слова.
Я стал работать спасателем на Центральном пляже. Я еще три года прожил в Анапе, замечая, что каждый раз, находясь на работе, я всматривался в отдыхающих – нет ли среди них тебя. Ребята подшучивали надо мной и говорили, что я слишком откровенно глазею на девушек. Мне не было дела до этих девушек…
Оставаться в Анапе, где всё мне напоминало о тебе, было бы нестерпимо грустно для меня. И я сделал то, что люди уже давно перестали делать – я уехал в Москву…
Столица кишела людьми. Где они работали – мне было непонятно. Я со своей профессией не мог устроиться нигде. Единственное место, где роботы и компьютеры не отобрали хлеб у людей, были учреждения, где нужно было живое человеческое общение и теплота. Так я и оказался в детском центре для детей с детским церебральным параличом. Этим детям не нужны были роботы – им нужны были человеческая забота и любовь. Директор центра принципиально отказывался от участия роботов в жизни центра (даже на кухне – неслыханное дело – не было ни одного повара-робота). Меня взяли подсобным рабочим – помогать местному завхозу во всех технических вопросах.
У меня началась новая жизнь. Мои глаза начали успокаиваться. Мне уже не нужно было ими искать тебя. Я больше никогда не возвращался в Анапу…
Море я видел теперь только во сне. Каждый раз на яхте, каждый раз с тобой, каждый раз всё в том же нашем медленном танце. И после каждого такого сна я опять понимал, что все еще люблю тебя…
Ты пришла в тот центр неожиданно…
Я стоял на стремянке и менял лампочку в одной из спален, когда ты вошла в комнату…
Как я узнал позже, ты просто попросила у нашего начальства возможности иногда быть с малышами, как-то помогать им. Тебе разрешили, и ты приходила, чтобы общаться с детьми и делать им массаж. Ты не имела никакого отношения к нашему центру. Это было просто твое доброе сердце, которое привело тебя к этим детям, и совсем нечаянно оно снова привело тебя ко мне…
Когда я увидел тебя, стремянка поплыла у меня из-под ног, голова закружилась. Чтобы не упасть, я вынужден был сесть на верхней ступеньке лестницы. Ты прошла к одному из ребят и начала ласково с ним разговаривать. Даже придя в себя и снова приступив к работе, я менял лампочку безобразно долго, мои руки дрожали, у меня ничего не получалось. И когда мне это все-таки удалось, я постарался найти еще что-нибудь, что мне якобы нужно было сделать под потолком той комнаты. Тем временем ты мягкими движениями разглаживала детям спинки...
Ты заканчивала массаж последнему ребенку, когда я начал спускаться. Наши взгляды встретились.
- Ирина? - сказал я, остановившись и улыбнувшись.
Но ты уже отвела свои глаза в сторону, стремительно выходя из комнаты.
Узнала ты меня? Вспомнила? Проигнорировала?
Я так и не знаю этого до сих пор.
Кем я был для тебя? Мимолетным увлечением? Случайной встречей, навсегда ушедшей в забвение? Отдушиной, которую ты нашла, чтобы спрятаться в ней от своего одиночества, и которую ты потом забыла за ненадобностью?
Я так и не ответил ни на один из этих вопросов. Я ничего не понял в жизни. Возможно, мне просто было больно понять правду…
Ты стала приходить в наш центр по понедельникам. Не знаю, чем это было вызвано – то ли у тебя в понедельник был выходной, то ли тебе разрешили приходить только в этот день... Как бы то ни было, но понедельники стали моими праздниками. Я знал, где мне нужно было быть и что делать, чтобы встретить тебя. Правда, подойти еще раз к тебе я уже не решался. Ты по-прежнему не замечала меня.
Так прошло три месяца…
Двенадцать раз ты приходила в центр, двенадцать раз у меня был праздник…
Но потом вечно бегущий вперед прогресс опять вмешался в мою, да и твою тоже жизнь. Медицина научилась делать детей с ДЦП совершенно здоровыми. Это произошло быстро – в течение недели. В понедельник уже не было детей в центре. В понедельник уже не было тебя. В понедельник уже не было и центра. И у меня не было работы. И я опять тебя потерял…
На этот раз, правда, я знал, где тебя искать – ты жила в Москве…
Я был безработным до неприличия долго. Не из-за того, что я не мог найти работу, а потому что мне некогда было ее искать. Я с утра до вечера бродил по Москве – каждый день новый район. Я ездил в метро – в некоторые дни от его открытия и до самого закрытия. Я вглядывался в лица. Среди миллионов лиц я хотел найти твое…
Все было безуспешно. Несколько раз я бросался вслед за девушками, которые мне казались похожими на тебя, мое сердце начинало бешено колотиться, но я догонял их, и это оказывалась не ты…
Я не оставлял надежду. Каждое утро мне казалось, что сегодня я ближе к встрече с тобой, чем вчера, и каждый вечер я думал, что непременно встречу тебя завтра.
Хотя, что бы я делал, если бы тебя увидел? Опять ловить твой взгляд, не узнающий меня? Опять знакомиться? Я понимал, что этого я не сделаю. Я просто хотел тебя увидеть…
Я оброс. У меня появилась борода, и кончились деньги. Мне нечем было платить за жилье. О еде я старался не думать…
Я не знаю, что стало бы со мною, если бы мне случайно не предложили поработать садовником на даче одного богатея, который предоставлял мне за это маленькую комнатушку. Я должен был уехать в Подмосковье, но, не имея пока никаких других вариантов, я согласился.
На новом месте, на новой работе, в новом жилище мне нужно было прийти в себя, собраться с мыслями, сосредоточиться на своем новом ремесле. Я всю жизнь прожил в Анапе в своем доме, так что о разведении садов знал всё, что нужно. А к особенностям местного климата привыкнуть можно было быстро. Я начал с головой погружаться в свою новую работу. Жизнь стала налаживаться, входить в новую колею…
Всё изменилось опять внезапно…
На соседнюю дачу приехали отдыхать люди. Это была молодая семья с двумя мальчишками-близнецами. Их папой был молодой московский предприниматель. Их мамой была ты, солнышко… Севой и Саввой звали твоих милых мальчишек. Твой муж вас боготворил. Я наблюдал за семейной идиллией. Я был просто садовник с соседней дачи…
Было ли это совпадением? Случаем? Судьбой? Если это были всего лишь случайности, то уж слишком настойчивыми они были. Случайности, больше похожие на закономерности. Если это была судьба, которая сводила меня с тобой вот уже третий раз, то что же она хотела от меня?
Теперь я работал в саду от рассвета до заката, лишь бы знать всегда, находишься ли ты на своей даче, лишь бы иметь возможность бросить еще один взгляд на тебя или хотя бы на дом, в котором ты иногда жила.
Доверенный мне сад благоухал – чистота, порядок, красота. Этот сад был отражением моих мыслей о тебе. Я посвящал ему всё свое время. Ты видела, что из этого получалось. Я это делал ради тебя. Я пел цветам песни о тебе, и цветы расцветали ярче. Мой хозяин был очень доволен и повысил мне зарплату. Он и не знал, что я готов был работать у него бесплатно всю жизнь, пока соседкой по даче являешься ты, моя любимая.
Ты не узнавала меня. Я так и не сбрил бороду. Я сомневался в том, что мне стоит напоминать тебе о яхте, о детях с ДЦП, обо мне. Судя по всему, ты была счастлива. Я и воспоминания обо мне были бы только помехой для твоей счастливой семейной жизни…
Тем не менее, мы познакомились…
Ты занималась цветами в своем саду (ничего другого ты и не выращивала в нем) и у тебя возник вопрос о том, на какую глубину лучше высаживать луковицы тюльпанов. Я прочитал тебе целую лекцию об этом, я говорил и говорил, лишь бы ты не уходила и побыла со мной…
Ты улыбнулась уже знакомой мне улыбкой и спросила, как меня зовут.
- Антон, - ответил я.
На какое-то мгновение ты застыла… Потом снова улыбнулась.
- А меня зовут Ирина, - назвала ты свое имя, которое я и без того твердил во сне и наяву.
Ты меня так и не узнала.
- Очень приятно познакомиться, - сказала ты и продолжила заниматься своими цветами.
«Я тот самый Антон», - мог бы сказать я, но не сказал. Твоя жизнь была уже так далека от тех переживаний. Тебе незачем было вспоминать меня. Тебе незачем было возвращаться на яхту.
Я вернулся к своим цветам…
В мои обязанности входило еще кормление хозяйского кота с собачьим именем Плуто, но, как ты прекрасно знаешь, он питался на всех окрестных дачах. Уж очень мило он выпрашивал еду у всех, в том числе и у тебя, стараясь оправдать свое плутовское прозвище. Ты брала его на руки и ласкала как своего. Вечером дома я встречал этого кота, обласканного тобой. Как же хотелось мне забраться в его шкуру и прийти на твою дачу! Я мог бы тогда потереться своей пушистой головой о твои ноги, понежиться у тебя на коленях, почувствовать прикосновение твоих рук. Ну почему я человек?
Однажды твои малыши повздорили, и я подслушал их разговор на площадке перед вашим домом. Они хватали друг друга за руки и выделывали какие-то пассы руками, ногами и всем телом. При этом они кричали:
- Так нас мама учила!
- Нет, не так! А вот так!
Я огляделся. Никого вокруг не было.
- А чему вас мама учила? - спросил я сцепившихся мальчишек.
Они разом повернулись ко мне и хором, как это часто бывает у близнецов, проговорили:
- Танцевать.
И они улыбнулись. Твоей улыбкой.
Я сделал удивленное лицо, на что Сева и Савва хором снова объяснили:
- Она у нас тренер по бальным танцам!
По бальным танцам?! Ужас! Что ты могла подумать обо мне и о моем беспомощном переминании с ноги на ногу на яхте десять лет назад? Я, конечно, не шел ни в какое сравнение с теми, с кем ты могла танцевать на профессиональной сцене.
Я был просто садовником с никому не нужным мореходным образованием, у которого так и не выработалась пресловутая морская походка. А танцевать? А танцевать я все-таки научился. Я узнал все, что только можно, о бальных танцах. Я нашел в Интернете записи с твоими выступлениями и смотрел их на завтрак, на обед и на ужин, а часто и вместо них. Я нашел даже записи десятилетней давности. Это было как раз после тех наших танцев на яхте. Это были твои самые лучшие выступления. Ты занимала первые места на соревнованиях. Я запоминал каждое твое движение, движения твоего партнера, каждый ваш шаг. Иногда задумавшись, я брал грабли в руки и начинал танцевать с ними. Постепенно я начал делать это довольно профессионально. Надеюсь, меня никто не застукал за этим занятием…
Так проходило время. Твои дети подрастали. Твой муж любил тебя. Как тебя, золото мое, можно не любить?
Я ждал…
Стыдно сказать, но я ждал вашей старости. Я ждал того времени, когда твои дети вырастут, твой муж (в связи с меньшей продолжительностью жизни у мужчин) перейдет в мир иной, ты останешься одна, тебе будет одиноко и грустно, и я смогу как пенсионер, живущий по соседству, прийти к тебе и предложить помощь, пусть даже просто принести стакан воды. Я хотел быть рядом с тобой ; хотя бы даже будучи глубоким стариком. У меня не было и мысли, что я могу умереть раньше твоего мужа. Я держался за мечту, я не отпускал ее, и она не отпускала меня: я был бодр и здоров. Свежий дачный воздух поддерживал меня в этом состоянии. Работа не давала моему телу одрябнуть. Каждый год приближал меня к моей мечте. Я ждал, я надеялся…
И тут я должен признаться тебе в одном проступке. Извини меня, дорогая…
Ты однажды сидела в шезлонге на крыльце своего дома и читала книгу. Потом твой муж стал торопить тебя, вы собрались и уехали в Москву, а книга так и осталась лежать на крыльце.
Ближе к вечеру я прокрался на вашу дачу и подобрал то, что ты там забыла. Это была книга какого-то неизвестного мне Ялома Ирвина со странным названием «Когда Ницше плакал». Я взял ее себе, она еще пахла твоими руками. Я начал читать ее. Я ходил глазами по строчкам, по которым когда-то ходили твои глаза. Я готов был расцеловать каждую буковку этой книги, обласкать каждую запятую.
В этой книге мне бросилась в глаза одна мысль, высказанная Ницше и подчеркнутая карандашом (возможно, тобой): «Надежда? Надежда — это самое большое зло! Когда Пандора открыла ящик и все беды и напасти, заточенные в него Зевсом, выбрались в наш мир, осталось одно единственное, никому не известное зло, — надежда. С тех самых пор человек ошибочно считает коробку и ее содержимое — надежду — вместилищем удачи. Но мы забываем о том, что Зевс пожелал, чтобы человек продолжал позволять издеваться над собой. Надежда — это худшее из зол, она продлевает мучения».
Я с ходу отверг эти утверждения. Надежда была моим счастьем. Я надеялся, я жил этой надеждой. Я знал, что ты есть. Я знал, что я тебя увижу. Я знал, что я буду с тобой. Ты была так рядом…
Но прогресс взял и коснулся самого святого для меня – моей надежды...
Ничего плохого не произошло, весь мир ликовал, наука торжествовала: ученые научились выращивать хромосомы, а вместе с ними и обновлять все клетки человеческого тела. Сделать новый нос человеку стало легче, чем вылечить насморк. Ученые смогли обмануть механизм старения в человеке, и все человечество кинулось в больницы, чтобы пройти специальную хромосомную операцию, останавливающую старение организма. Вернее, не все, а те, кто решили, что возраст, в котором они находятся, достаточен, чтобы остаться в нем навсегда. Кто-то остался навсегда двадцатилетним, кто-то тридцатилетним, кто-то старше. Через какое-то время нужно было проходить повторную операцию, но человечество было готово на всё ради сохранения молодости! Люди перестали умирать. Даже погибнуть, разбившись в аварии, было уже невозможно – врачи восстанавливали все органы. Человек стал бессмертным…
Как и все люди, ты прошла операцию. Ты осталась примерно тридцатипятилетней. Ты перестала изменяться с годами. Твой муж тоже…
Моя надежда испарилась. Ницше оказался прав…
Я не пошел на операцию. Быть бессмертным и жить вечно без всякой надежды – кому это надо? Хозяин усиленно упрашивал меня сделать эту операцию, ему был нужен садовник надолго, а не на ближайшие пятнадцать-двадцать лет. Но с удивительным для него и для всех остальных людей упрямством я отказывался от этих предложений.
Через некоторое время приехали люди с телевидения, чтобы снять обо мне репортаж как о единственном человеке в мире старше двадцати лет, не прошедшем хромосомную операцию. Они допытывались причины, но я не стал им показывать причину, отдыхавшую в то время на соседней даче…
Я начал сдавать удивительно быстро. Жизнь без надежды оказалось губительной для меня. Я не смог проработать садовником ни двадцать, ни пятнадцать, ни даже десять лет. Уже на шестой год после изобретения человеческого бессмертия я впервые угодил в больницу. Это было сердце…
Когда меня увозили с дачи на машине «Скорой помощи», я краем глаза увидел тебя, подъезжающую к твоему дачному домику. Ты вела машину и обращала внимание больше на дорогу, чем на человека, загружаемого на носилках в «Скорую помощь». У меня пекло в груди, и я не успел подумать, что я вижу тебя в последний раз…
В больнице мне предложили хромосомную операцию – я отказался. Мне показали новехонькое сердце, сделанное «из моего материала» - я не поддался на уговоры. Врачам пришлось вспоминать старые технологии лечения больных после инфаркта. Что-то, видимо, они вспомнили…
Меня выписали…
Хозяин не приехал за мной, да и ни разу не приезжал за все три недели, проведенные мною в больнице. Мне некуда было податься. Единственное место, которое мне было знакомо, - это тот дачный поселок в Подмосковье. Мне нужно было попасть на Савеловский вокзал, а потом на электричке в Орудьево, но в лучшем случае, если бы мне хватило сил добраться до вокзала, то я все равно бы умер, так и не дойдя ни до одной дачи…
Я не добрался даже до вокзала…
Я очнулся в больнице. Мне сказали, что у меня был второй инфаркт, что меня еле-еле откачали, что сердце совсем плохое. Я чувствовал большую слабость. Мне опять предложили хромосомную операцию – я опять отказался. На меня махнули рукой. Я попросил бумагу и ручку…
Вот уже вторую неделю я пишу это письмо. Мне приходится отдыхать и набираться сил после каждой строчки. Мне не становится лучше. Теперь даже просто длинные слова мне даются с трудом. Но я хочу успеть написать.
Я хочу станцевать с тобой наш последний танец. Пусть он будет всего лишь на бумаге. Пусть он будет выражен только словами. Но я хочу станцевать его с тобой в последний раз хотя бы так. Не откажи мне, милая. Я хочу это так, как это было тогда - восемнадцать лет назад на яхте… Ничего профессионального… Очень просто… Очень нежно…
Звучит та самая наша песня - «What a Wonderful World». Я обнимаю твою талию. Ты кладешь свои руки мне на плечи. Твоя голова прижимается к моей груди. Совсем рядом мое сердце. Ты слышишь, как непослушно оно стучит. Оно простучало всю жизнь для тебя. Ему осталось только отстучать наш последний танец. Мы медленно танцуем вдвоем… Музыка затихает… Ты остаешься рядом со мной. Ты остаешься в моем сердце. Оно скоро остановится, сработает стоп-кадр, и наш танец будет продолжаться вечно…
Я уже попросил медсестру отправить это письмо по почте тебе на дачу. Когда я умру, она сделает это. Хоть мне и предлагают каждый день пройти хромосомную операцию, я каждый день подписываю отказ. Это вопрос решенный. Я буду первым человеком, умершим за последние шесть лет.
Надежда умирает последней. Вот только моя надежда умерла еще шесть лет назад. Я просто ухожу за ней.
Я ухожу из этого совершенного «чудесного мира», в котором мне не нашлось места. Я так и не принес тебе счастья. Я так и не принес тебе стакан воды.
Нужно ли было так любить? Не знаю. Но я не жалею ни о чем…
Я никем не стал в жизни… Я просто любил… Всю жизнь... Одну... Тебя…
Это письмо было обнаружено в мусорном ведре отделения
реанимации городской больницы №67 города Москвы.
Никто и никуда это письмо не отнес.
Извини, если тебя коробит такое обращение от человека, которого ты почти не знаешь. Так уж получилось, что знакомились мы с тобой уже не один раз, но запомнить меня по-настоящему ты так и не смогла,. Я просто не сыграл в твоей жизни ту роль, которую ты сыграла в моей. В моем фильме ты была главной героиней, а я в твоем попал лишь в роль эпизодическую, вернее, в несколько эпизодических ролей…
Выслушай меня, солнышко, до конца. Дочитай, пожалуйста, это письмо. Поверь мне, милая, больше писем не будет.
Меня зовут Антон...
Помнишь, как восемнадцать лет назад ты отдыхала на Черном море в Анапе? Я до сих пор не знаю, почему, но ты была там одна. По крайней мере, я никого рядом с тобой не видел. Тебе было около двадцати…
Ты, как и многие другие отдыхающие, хотела прокатиться на яхте по морю. Как раз на одной из них работал в те годы я, недавний выпускник мореходного училища, который так и не смог стать настоящим моряком. То, к чему нас готовили, устарело уже через полгода после нашего выпускного вечера. Старые прибрежные яхты – это было единственное, чем мы имели право управлять. Поэтому-то я и пошел работать на одну из баз отдыха нашего города. Я катал детей с их родителями, я катал влюбленные парочки, я катал отдыхающих пенсионеров – я катал всех желающих…
Ты пришла к причалу ближе к вечеру. Ты появилась неожиданно перед яхтой, словно ниоткуда. Ты спросила:
- К вам можно?
Я просто протянул руку, чтобы помочь тебе подняться на борт.
Первое соприкосновение…
Прошло столько лет, но я все еще помню его. Нежная легкая ладошка легла в мою ладонь. Я держал тебя за руку! В тот момент я понял, что очень хочу, чтобы такая вот ладошка сопровождала всю мою жизнь. Это желания сбылось, но не совсем так, как я это имел в виду…
Ты спрыгнула с бортика на палубу и улыбнулась мне. Я отпустил твою ладонь. Ты снова улыбнулась.
- Вот, - сказала ты и протянула мне другую руку. В ней оказался билет с печатью нашей базы отдыха «Снегири» на одну прогулку на яхте.
Я взял его и положил себе в карман...
Сейчас я пишу эти строки и поглядываю на этот билет - билет, который ты держала в своих руках и который остался со мной на все эти долгие-долгие годы…
- Куда плывем? - задала ты вопрос, оглядывая яхту изнутри.
- До Большого Утриша и обратно, - объяснил я свой традиционный маршрут.
- А можно просто в море ; далеко-далеко… и обратно? - спросила ты и снова улыбнулась. Я не мог отказать этой улыбке. Хоть это и было против инструкции.
Я занял свое место у штурвала и дал задний ход, удаляясь от пристани, потом вырулил на курс, перпендикулярный береговой линии. Ты прошла на нос яхты. Ты стояла спиной ко мне, а ветер развевал твои волосы. Берег удалялся от нас. Через несколько минут он превратился в едва заметную полоску. Я сбавил скорость, ты обернулась, и опять на твоем лице была улыбка:
- А можно вообще выключить двигатель?
Я отключил мотор. Наступила тишина. Ты постояла еще некоторое время на носу, наслаждаясь морем. Я ждал дальнейших указаний. Клиент, как известно, всегда прав…
Наконец, ты обернулась. Ты внимательно посмотрела на меня, как будто только сейчас меня заметила - меня, а не бездушного компьютерного штурмана, которые к тому времени серьезно потеснили человеческий фактор в нашем мореходном деле…
Ты спустилась с носа яхты и подошла к штурвалу.
- У Вас есть музыка? - это было то, что ты спросила меня тогда.
- Есть, - коротко ответил я и нажал кнопку проигрывателя. Диск закрутился. Раздалась музыка. Это был Луи Армстронг «What a Wonderful World».
И потом ты попросила меня то, что никто из моих клиентов никогда не просил, потому что это никак не входило в прейскурант базы отдыха «Снегири»:
- А можно мне с Вами потанцевать?
Тут уж я не ответил так быстро, как это сделал я в первый раз. Я растерялся. Я вообще ничего не сумел сказать, но все же нерешительно вышел из-за штурвала. Это, наверно, был мой ответ.
Ты приблизилась ко мне и мягко опустила свои руки мне на плечи. От неожиданности мои руки вскинулись на твою талию. Я почувствовал тебя между моими ладонями. Ты начала медленно двигаться. С небольшим опозданием начал двигаться и я…
Мы медленно танцевали. Ты смотрела в мои глаза… Я взглянул в твои и утонул в них... Ты всё поняла и положила свою голову мне на грудь… Я вдохнул аромат твоих волос, и утонул во второй раз… Голова закружилась… Или нас просто качнуло… Или это просто был танец…
Он длился совсем немного - всего лишь две минуты двадцать секунд. Столько длилась та песня из прошлого века. Почему они писали такие короткие песни?
Потом ты убрала свои руки с моих плеч. Я отпустил твою талию. Ты улыбнулась и скомандовала:
- Всё! К берегу!
Я был пьян…
С трудом я вернулся к штурвалу. Ты вернулась на нос яхты…
Вот и всё, милая! Этого было достаточно. Мое сердце больше никогда уже не оставалось пустым. Ты вошла в него и никогда больше из него не выходила…
Кровь стучала в моих ушах, сердце приятно щемило, в глазах застыл образ тебя, прижавшейся к моей груди, застыл надолго, застыл навсегда…
Я очнулся, когда нос яхты стукнулся о причал. Ты без всякой помощи перепрыгнула через бортик и очутилась на деревянном настиле причала. Ты обернулась, и в уже наступивших сумерках мне показалось, что ты опять улыбнулась.
- До завтра! - услышал я.
- До завтра! - ответил я, удивленный, потому что никто из моих пассажиров не повторял поездку на яхте дважды за время отдыха, в Анапе хватало и других развлечений.
- Спасибо! - еще услышал я от тебя, исчезающей в темноте…
Я начал швартовать яхту и вдруг расслышал снова твой голос ; уже совсем из ночи:
- А как Вас зовут?
- Антон! - крикнул я в эту ночь.
- А меня Ирина! - прозвучало оттуда.
- Очень приятно! - успел крикнуть я, но ответа в темноте не прозвучало, или он прозвучал, но я уже ничего не расслышал…
Той ночью, лежа в постели, я думал о нашей встрече. Я ничего не знал о тебе. Мне было известно только твое имя, но во мне появилось чувство, что я уже давно знал тебя, что я жил все это время только для того, чтобы встретить тебя. Я уже любил - сильно, страстно, горячо - так, как только и можно любить…
Я долго не мог уснуть, перевозбужденный этим новым чувством, а когда я проснулся, то понял: я знаю, что такое счастье…
Я наспех позавтракал и поспешил на работу. Ведь ты обещала прийти сегодня кататься на яхте. Я появился на работе за два часа до положенного времени и стал ждать. Я вглядывался в обе стороны вдоль берега, чтобы поскорее заприметить тебя, но ты не приходила. Я надраивал яхту до блеска, то и дело поднимая голову, чтобы увидеть тебя, свою долгожданную Ирину.
«Долгожданную!» - глупый, я еще не знал тогда, что такое долго ждать…
Через пару часов подошли первые клиенты – семья с двумя детьми. Я впервые жалел, что ко мне пришли люди. Я так не хотел пропустить твое появление на пристани! Я сделал для этой семьи свой традиционный маршрут. Единственная различие – я гнал яхту, не щадя ни мотора, ни пассажиров. Мне не хотелось пропустить тот момент, когда ты появишься на берегу. А вдруг ты придешь, а яхты не будет, и ты уйдешь?
В этой заботе у меня и прошел весь день. Были клиенты, была бешеная гонка на яхте, было томительное ожидание у причала, но тебя не было…
Ты появилась неожиданно – ни слева и ни справа, а прямо из-за стоящего перед причалом домика лодочной станции. Уже оттуда ты помахала мне рукой. Я сразу почувствовал, что во мне есть сердце и оно вполне может выскочить из груди. Моя рука неумело махнула тебе приветствие, твои босоножки застучали по причалу, ты приблизилась, я подал тебе руку, и ты вспорхнула на яхту.
- Вперед! - бойко скомандовала ты, но потом вдруг осеклась.
- Ой, я забыла купить билет! - сказала ты и сделала шаг обратно к борту яхты, как будто бы пытаясь уйти на берег за билетом.
- Не надо! - опередил я тебя, схватив теперь и твою другую руку.
- Как не надо?! – спросила ты, не выдергивая своих рук.
Что мне нужно было ответить? Что я люблю тебя? Что не хочу отпускать тебя ни на секунду? Что мне дорого каждое мгновение, проведенное с тобой? Что я влюбился по уши как мальчишка? Но как мальчишка я не мог произнести слово «люблю», поэтому сказал только то, на что мне хватило духу:
- Мне нравится катать Вас и без билета.
Компьютерные штурманы не позволили бы себе такую вольность. Я был человек…
Ты отступила от борта. Я отпустил твои руки и встал за штурвал. В этот раз ты осталась возле меня.
- Опять в открытое море? - спросил я.
- Да, - кивнула ты и улыбнулась.
Достигнув одной тебе ведомой точки, ты попросила остановить яхту и вопросительно взглянула на меня…
Я включил проигрыватель. Зазвучала та же самая мелодия. Ты не возражала. Опять твои руки коснулись моих плеч, опять мои ладони легли на твою талию, опять две минуты двадцать секунд волшебного танца. Весь мир занимался своими делами, а двое в яхте в открытом море качались на волнах танца…
Музыка закончилась, твоя голова оставалась на моей груди, ты наверняка слышала биение моего сердца. Чем дольше длилось молчание, тем громче билось мое сердце…
Я должен был что-то сказать.
- Я… - начал я.
- …тебя… - продолжил я.
- Я знаю, - мягко перебила ты. - Всё будет хорошо. Поплыли к берегу!
Ты отошла от меня, и я повел яхту к причалу. Ты стояла возле борта и смотрела куда-то вбок, перпендикулярно ходу яхты…
- Спасибо тебе, - сказала ты на берегу. - Завтра я снова приду.
Мне было очень приятно услышать, что ты перешла в обращении ко мне на «ты».
- Я буду ждать… - ответил я - …тебя.
И я ждал. Я ждал весь остаток вечера, я ждал всю ночь, я ждал все утро, я ждал весь день…
Время тянулось как резиновое…
Часы всех приборов и устройств вокруг меня как будто сговорились замедлить свою работу в пять, нет, в десять, в двадцать раз!
Но я все-таки дождался…
- Анто-о-он! - услышал я твой голос.
Ты снова спускалась от домика лодочной станции, улыбающаяся и сияющая.
- Я без билета! - крикнула ты мне довольная.
Я улыбнулся и протянул тебе руку, чтобы помочь подняться на борт яхты.
Мы снова поплыли, мы снова танцевали, мы снова молчали. Тебе нужна была тишина, тебе нужен был покой, ты всё это вдоволь получала со мной. Тебе нужна была любовь, тебе нужно было тепло, я ничего другого и не мог дать тебе. Нам было хорошо – обоим…
Так продолжалось несколько дней - наверно, неделю. Ты не говорила, когда ты уедешь. В последний день, в который я тебя видел, ты просто, как и всегда, сказала «до завтра» и упорхнула с яхты на берег. Но на следующий день ты не пришла…
Я прождал до глубокой ночи, когда завтра уже сменилось послезавтра, но и послезавтра ты не пришла. Я остался ночевать на яхте. Я не хотел оставлять надежды. Я будто был ближе к тебе, находясь на том месте, где ты могла появиться…
Но ты исчезла, ты уехала, ты вернулась куда-то к себе домой…
Я остался один…
Напрасно я бежал на работу, напрасно я вглядывался в берег, напрасно я задерживался на яхте до сумерек. Ты ушла…
Я выходил в море и включал Луи Армстронга. Я миллион раз прокручивал в мыслях наш танец на яхте. Это было мое единственное счастье…
Я выучил каждое слово и каждую нотку той песни, но всё было тщетно. Мне не с кем было танцевать…
Я дождался следующего сезона. Я ожидал, что ты опять приедешь в Анапу и появишься в моей жизни, я был пропитан ожиданием, но всё было напрасно…
Руководство нашей базы решило внедрить компьютерных штурманов, которые в отличие от нас не требовали зарплаты и отпусков. Я и все мои коллеги были уволены из этой индустрии навсегда. Мы оказались за бортом – в буквальном и переносном смыслах этого слова.
Я стал работать спасателем на Центральном пляже. Я еще три года прожил в Анапе, замечая, что каждый раз, находясь на работе, я всматривался в отдыхающих – нет ли среди них тебя. Ребята подшучивали надо мной и говорили, что я слишком откровенно глазею на девушек. Мне не было дела до этих девушек…
Оставаться в Анапе, где всё мне напоминало о тебе, было бы нестерпимо грустно для меня. И я сделал то, что люди уже давно перестали делать – я уехал в Москву…
Столица кишела людьми. Где они работали – мне было непонятно. Я со своей профессией не мог устроиться нигде. Единственное место, где роботы и компьютеры не отобрали хлеб у людей, были учреждения, где нужно было живое человеческое общение и теплота. Так я и оказался в детском центре для детей с детским церебральным параличом. Этим детям не нужны были роботы – им нужны были человеческая забота и любовь. Директор центра принципиально отказывался от участия роботов в жизни центра (даже на кухне – неслыханное дело – не было ни одного повара-робота). Меня взяли подсобным рабочим – помогать местному завхозу во всех технических вопросах.
У меня началась новая жизнь. Мои глаза начали успокаиваться. Мне уже не нужно было ими искать тебя. Я больше никогда не возвращался в Анапу…
Море я видел теперь только во сне. Каждый раз на яхте, каждый раз с тобой, каждый раз всё в том же нашем медленном танце. И после каждого такого сна я опять понимал, что все еще люблю тебя…
Ты пришла в тот центр неожиданно…
Я стоял на стремянке и менял лампочку в одной из спален, когда ты вошла в комнату…
Как я узнал позже, ты просто попросила у нашего начальства возможности иногда быть с малышами, как-то помогать им. Тебе разрешили, и ты приходила, чтобы общаться с детьми и делать им массаж. Ты не имела никакого отношения к нашему центру. Это было просто твое доброе сердце, которое привело тебя к этим детям, и совсем нечаянно оно снова привело тебя ко мне…
Когда я увидел тебя, стремянка поплыла у меня из-под ног, голова закружилась. Чтобы не упасть, я вынужден был сесть на верхней ступеньке лестницы. Ты прошла к одному из ребят и начала ласково с ним разговаривать. Даже придя в себя и снова приступив к работе, я менял лампочку безобразно долго, мои руки дрожали, у меня ничего не получалось. И когда мне это все-таки удалось, я постарался найти еще что-нибудь, что мне якобы нужно было сделать под потолком той комнаты. Тем временем ты мягкими движениями разглаживала детям спинки...
Ты заканчивала массаж последнему ребенку, когда я начал спускаться. Наши взгляды встретились.
- Ирина? - сказал я, остановившись и улыбнувшись.
Но ты уже отвела свои глаза в сторону, стремительно выходя из комнаты.
Узнала ты меня? Вспомнила? Проигнорировала?
Я так и не знаю этого до сих пор.
Кем я был для тебя? Мимолетным увлечением? Случайной встречей, навсегда ушедшей в забвение? Отдушиной, которую ты нашла, чтобы спрятаться в ней от своего одиночества, и которую ты потом забыла за ненадобностью?
Я так и не ответил ни на один из этих вопросов. Я ничего не понял в жизни. Возможно, мне просто было больно понять правду…
Ты стала приходить в наш центр по понедельникам. Не знаю, чем это было вызвано – то ли у тебя в понедельник был выходной, то ли тебе разрешили приходить только в этот день... Как бы то ни было, но понедельники стали моими праздниками. Я знал, где мне нужно было быть и что делать, чтобы встретить тебя. Правда, подойти еще раз к тебе я уже не решался. Ты по-прежнему не замечала меня.
Так прошло три месяца…
Двенадцать раз ты приходила в центр, двенадцать раз у меня был праздник…
Но потом вечно бегущий вперед прогресс опять вмешался в мою, да и твою тоже жизнь. Медицина научилась делать детей с ДЦП совершенно здоровыми. Это произошло быстро – в течение недели. В понедельник уже не было детей в центре. В понедельник уже не было тебя. В понедельник уже не было и центра. И у меня не было работы. И я опять тебя потерял…
На этот раз, правда, я знал, где тебя искать – ты жила в Москве…
Я был безработным до неприличия долго. Не из-за того, что я не мог найти работу, а потому что мне некогда было ее искать. Я с утра до вечера бродил по Москве – каждый день новый район. Я ездил в метро – в некоторые дни от его открытия и до самого закрытия. Я вглядывался в лица. Среди миллионов лиц я хотел найти твое…
Все было безуспешно. Несколько раз я бросался вслед за девушками, которые мне казались похожими на тебя, мое сердце начинало бешено колотиться, но я догонял их, и это оказывалась не ты…
Я не оставлял надежду. Каждое утро мне казалось, что сегодня я ближе к встрече с тобой, чем вчера, и каждый вечер я думал, что непременно встречу тебя завтра.
Хотя, что бы я делал, если бы тебя увидел? Опять ловить твой взгляд, не узнающий меня? Опять знакомиться? Я понимал, что этого я не сделаю. Я просто хотел тебя увидеть…
Я оброс. У меня появилась борода, и кончились деньги. Мне нечем было платить за жилье. О еде я старался не думать…
Я не знаю, что стало бы со мною, если бы мне случайно не предложили поработать садовником на даче одного богатея, который предоставлял мне за это маленькую комнатушку. Я должен был уехать в Подмосковье, но, не имея пока никаких других вариантов, я согласился.
На новом месте, на новой работе, в новом жилище мне нужно было прийти в себя, собраться с мыслями, сосредоточиться на своем новом ремесле. Я всю жизнь прожил в Анапе в своем доме, так что о разведении садов знал всё, что нужно. А к особенностям местного климата привыкнуть можно было быстро. Я начал с головой погружаться в свою новую работу. Жизнь стала налаживаться, входить в новую колею…
Всё изменилось опять внезапно…
На соседнюю дачу приехали отдыхать люди. Это была молодая семья с двумя мальчишками-близнецами. Их папой был молодой московский предприниматель. Их мамой была ты, солнышко… Севой и Саввой звали твоих милых мальчишек. Твой муж вас боготворил. Я наблюдал за семейной идиллией. Я был просто садовник с соседней дачи…
Было ли это совпадением? Случаем? Судьбой? Если это были всего лишь случайности, то уж слишком настойчивыми они были. Случайности, больше похожие на закономерности. Если это была судьба, которая сводила меня с тобой вот уже третий раз, то что же она хотела от меня?
Теперь я работал в саду от рассвета до заката, лишь бы знать всегда, находишься ли ты на своей даче, лишь бы иметь возможность бросить еще один взгляд на тебя или хотя бы на дом, в котором ты иногда жила.
Доверенный мне сад благоухал – чистота, порядок, красота. Этот сад был отражением моих мыслей о тебе. Я посвящал ему всё свое время. Ты видела, что из этого получалось. Я это делал ради тебя. Я пел цветам песни о тебе, и цветы расцветали ярче. Мой хозяин был очень доволен и повысил мне зарплату. Он и не знал, что я готов был работать у него бесплатно всю жизнь, пока соседкой по даче являешься ты, моя любимая.
Ты не узнавала меня. Я так и не сбрил бороду. Я сомневался в том, что мне стоит напоминать тебе о яхте, о детях с ДЦП, обо мне. Судя по всему, ты была счастлива. Я и воспоминания обо мне были бы только помехой для твоей счастливой семейной жизни…
Тем не менее, мы познакомились…
Ты занималась цветами в своем саду (ничего другого ты и не выращивала в нем) и у тебя возник вопрос о том, на какую глубину лучше высаживать луковицы тюльпанов. Я прочитал тебе целую лекцию об этом, я говорил и говорил, лишь бы ты не уходила и побыла со мной…
Ты улыбнулась уже знакомой мне улыбкой и спросила, как меня зовут.
- Антон, - ответил я.
На какое-то мгновение ты застыла… Потом снова улыбнулась.
- А меня зовут Ирина, - назвала ты свое имя, которое я и без того твердил во сне и наяву.
Ты меня так и не узнала.
- Очень приятно познакомиться, - сказала ты и продолжила заниматься своими цветами.
«Я тот самый Антон», - мог бы сказать я, но не сказал. Твоя жизнь была уже так далека от тех переживаний. Тебе незачем было вспоминать меня. Тебе незачем было возвращаться на яхту.
Я вернулся к своим цветам…
В мои обязанности входило еще кормление хозяйского кота с собачьим именем Плуто, но, как ты прекрасно знаешь, он питался на всех окрестных дачах. Уж очень мило он выпрашивал еду у всех, в том числе и у тебя, стараясь оправдать свое плутовское прозвище. Ты брала его на руки и ласкала как своего. Вечером дома я встречал этого кота, обласканного тобой. Как же хотелось мне забраться в его шкуру и прийти на твою дачу! Я мог бы тогда потереться своей пушистой головой о твои ноги, понежиться у тебя на коленях, почувствовать прикосновение твоих рук. Ну почему я человек?
Однажды твои малыши повздорили, и я подслушал их разговор на площадке перед вашим домом. Они хватали друг друга за руки и выделывали какие-то пассы руками, ногами и всем телом. При этом они кричали:
- Так нас мама учила!
- Нет, не так! А вот так!
Я огляделся. Никого вокруг не было.
- А чему вас мама учила? - спросил я сцепившихся мальчишек.
Они разом повернулись ко мне и хором, как это часто бывает у близнецов, проговорили:
- Танцевать.
И они улыбнулись. Твоей улыбкой.
Я сделал удивленное лицо, на что Сева и Савва хором снова объяснили:
- Она у нас тренер по бальным танцам!
По бальным танцам?! Ужас! Что ты могла подумать обо мне и о моем беспомощном переминании с ноги на ногу на яхте десять лет назад? Я, конечно, не шел ни в какое сравнение с теми, с кем ты могла танцевать на профессиональной сцене.
Я был просто садовником с никому не нужным мореходным образованием, у которого так и не выработалась пресловутая морская походка. А танцевать? А танцевать я все-таки научился. Я узнал все, что только можно, о бальных танцах. Я нашел в Интернете записи с твоими выступлениями и смотрел их на завтрак, на обед и на ужин, а часто и вместо них. Я нашел даже записи десятилетней давности. Это было как раз после тех наших танцев на яхте. Это были твои самые лучшие выступления. Ты занимала первые места на соревнованиях. Я запоминал каждое твое движение, движения твоего партнера, каждый ваш шаг. Иногда задумавшись, я брал грабли в руки и начинал танцевать с ними. Постепенно я начал делать это довольно профессионально. Надеюсь, меня никто не застукал за этим занятием…
Так проходило время. Твои дети подрастали. Твой муж любил тебя. Как тебя, золото мое, можно не любить?
Я ждал…
Стыдно сказать, но я ждал вашей старости. Я ждал того времени, когда твои дети вырастут, твой муж (в связи с меньшей продолжительностью жизни у мужчин) перейдет в мир иной, ты останешься одна, тебе будет одиноко и грустно, и я смогу как пенсионер, живущий по соседству, прийти к тебе и предложить помощь, пусть даже просто принести стакан воды. Я хотел быть рядом с тобой ; хотя бы даже будучи глубоким стариком. У меня не было и мысли, что я могу умереть раньше твоего мужа. Я держался за мечту, я не отпускал ее, и она не отпускала меня: я был бодр и здоров. Свежий дачный воздух поддерживал меня в этом состоянии. Работа не давала моему телу одрябнуть. Каждый год приближал меня к моей мечте. Я ждал, я надеялся…
И тут я должен признаться тебе в одном проступке. Извини меня, дорогая…
Ты однажды сидела в шезлонге на крыльце своего дома и читала книгу. Потом твой муж стал торопить тебя, вы собрались и уехали в Москву, а книга так и осталась лежать на крыльце.
Ближе к вечеру я прокрался на вашу дачу и подобрал то, что ты там забыла. Это была книга какого-то неизвестного мне Ялома Ирвина со странным названием «Когда Ницше плакал». Я взял ее себе, она еще пахла твоими руками. Я начал читать ее. Я ходил глазами по строчкам, по которым когда-то ходили твои глаза. Я готов был расцеловать каждую буковку этой книги, обласкать каждую запятую.
В этой книге мне бросилась в глаза одна мысль, высказанная Ницше и подчеркнутая карандашом (возможно, тобой): «Надежда? Надежда — это самое большое зло! Когда Пандора открыла ящик и все беды и напасти, заточенные в него Зевсом, выбрались в наш мир, осталось одно единственное, никому не известное зло, — надежда. С тех самых пор человек ошибочно считает коробку и ее содержимое — надежду — вместилищем удачи. Но мы забываем о том, что Зевс пожелал, чтобы человек продолжал позволять издеваться над собой. Надежда — это худшее из зол, она продлевает мучения».
Я с ходу отверг эти утверждения. Надежда была моим счастьем. Я надеялся, я жил этой надеждой. Я знал, что ты есть. Я знал, что я тебя увижу. Я знал, что я буду с тобой. Ты была так рядом…
Но прогресс взял и коснулся самого святого для меня – моей надежды...
Ничего плохого не произошло, весь мир ликовал, наука торжествовала: ученые научились выращивать хромосомы, а вместе с ними и обновлять все клетки человеческого тела. Сделать новый нос человеку стало легче, чем вылечить насморк. Ученые смогли обмануть механизм старения в человеке, и все человечество кинулось в больницы, чтобы пройти специальную хромосомную операцию, останавливающую старение организма. Вернее, не все, а те, кто решили, что возраст, в котором они находятся, достаточен, чтобы остаться в нем навсегда. Кто-то остался навсегда двадцатилетним, кто-то тридцатилетним, кто-то старше. Через какое-то время нужно было проходить повторную операцию, но человечество было готово на всё ради сохранения молодости! Люди перестали умирать. Даже погибнуть, разбившись в аварии, было уже невозможно – врачи восстанавливали все органы. Человек стал бессмертным…
Как и все люди, ты прошла операцию. Ты осталась примерно тридцатипятилетней. Ты перестала изменяться с годами. Твой муж тоже…
Моя надежда испарилась. Ницше оказался прав…
Я не пошел на операцию. Быть бессмертным и жить вечно без всякой надежды – кому это надо? Хозяин усиленно упрашивал меня сделать эту операцию, ему был нужен садовник надолго, а не на ближайшие пятнадцать-двадцать лет. Но с удивительным для него и для всех остальных людей упрямством я отказывался от этих предложений.
Через некоторое время приехали люди с телевидения, чтобы снять обо мне репортаж как о единственном человеке в мире старше двадцати лет, не прошедшем хромосомную операцию. Они допытывались причины, но я не стал им показывать причину, отдыхавшую в то время на соседней даче…
Я начал сдавать удивительно быстро. Жизнь без надежды оказалось губительной для меня. Я не смог проработать садовником ни двадцать, ни пятнадцать, ни даже десять лет. Уже на шестой год после изобретения человеческого бессмертия я впервые угодил в больницу. Это было сердце…
Когда меня увозили с дачи на машине «Скорой помощи», я краем глаза увидел тебя, подъезжающую к твоему дачному домику. Ты вела машину и обращала внимание больше на дорогу, чем на человека, загружаемого на носилках в «Скорую помощь». У меня пекло в груди, и я не успел подумать, что я вижу тебя в последний раз…
В больнице мне предложили хромосомную операцию – я отказался. Мне показали новехонькое сердце, сделанное «из моего материала» - я не поддался на уговоры. Врачам пришлось вспоминать старые технологии лечения больных после инфаркта. Что-то, видимо, они вспомнили…
Меня выписали…
Хозяин не приехал за мной, да и ни разу не приезжал за все три недели, проведенные мною в больнице. Мне некуда было податься. Единственное место, которое мне было знакомо, - это тот дачный поселок в Подмосковье. Мне нужно было попасть на Савеловский вокзал, а потом на электричке в Орудьево, но в лучшем случае, если бы мне хватило сил добраться до вокзала, то я все равно бы умер, так и не дойдя ни до одной дачи…
Я не добрался даже до вокзала…
Я очнулся в больнице. Мне сказали, что у меня был второй инфаркт, что меня еле-еле откачали, что сердце совсем плохое. Я чувствовал большую слабость. Мне опять предложили хромосомную операцию – я опять отказался. На меня махнули рукой. Я попросил бумагу и ручку…
Вот уже вторую неделю я пишу это письмо. Мне приходится отдыхать и набираться сил после каждой строчки. Мне не становится лучше. Теперь даже просто длинные слова мне даются с трудом. Но я хочу успеть написать.
Я хочу станцевать с тобой наш последний танец. Пусть он будет всего лишь на бумаге. Пусть он будет выражен только словами. Но я хочу станцевать его с тобой в последний раз хотя бы так. Не откажи мне, милая. Я хочу это так, как это было тогда - восемнадцать лет назад на яхте… Ничего профессионального… Очень просто… Очень нежно…
Звучит та самая наша песня - «What a Wonderful World». Я обнимаю твою талию. Ты кладешь свои руки мне на плечи. Твоя голова прижимается к моей груди. Совсем рядом мое сердце. Ты слышишь, как непослушно оно стучит. Оно простучало всю жизнь для тебя. Ему осталось только отстучать наш последний танец. Мы медленно танцуем вдвоем… Музыка затихает… Ты остаешься рядом со мной. Ты остаешься в моем сердце. Оно скоро остановится, сработает стоп-кадр, и наш танец будет продолжаться вечно…
Я уже попросил медсестру отправить это письмо по почте тебе на дачу. Когда я умру, она сделает это. Хоть мне и предлагают каждый день пройти хромосомную операцию, я каждый день подписываю отказ. Это вопрос решенный. Я буду первым человеком, умершим за последние шесть лет.
Надежда умирает последней. Вот только моя надежда умерла еще шесть лет назад. Я просто ухожу за ней.
Я ухожу из этого совершенного «чудесного мира», в котором мне не нашлось места. Я так и не принес тебе счастья. Я так и не принес тебе стакан воды.
Нужно ли было так любить? Не знаю. Но я не жалею ни о чем…
Я никем не стал в жизни… Я просто любил… Всю жизнь... Одну... Тебя…
Это письмо было обнаружено в мусорном ведре отделения
реанимации городской больницы №67 города Москвы.
Никто и никуда это письмо не отнес.
Комментариев нет:
Отправить комментарий