Лев Толстой "Севастополь в августе 1855 года"

Прочитал рассказ Л.Н. Толстого "Севастополь в августе 1855 года". Это третий и последний рассказ из цикла "Севастопольские рассказы", и он больше всего похож именно на рассказ, а не на репортаж с места событий как предыдущие его рассказы, и мне это понравилось, хотя репортажи от Толстого, очевидца и участника событий, тоже было интересно читать.

Введение в сюжет рассказа двух братьев, один из которых уже давно на войне, а другой только едет туда и находится там первые дни, помогает изобразить войну с двух разных точек зрения. Несмотря на восторженные ожидания младшего брата, сквозь строчки видно, насколько это глупо - идеализировать войну:

Как бы славно нам было вдвоем в Севастополе! Два брата, дружные между собой, оба сражаются со врагом: один старый уже, хотя не очень образованный, но храбрый воин, и другой — молодой, но тоже молодец… Через неделю я бы всем доказал, что я уж не очень молоденький! Я и краснеть перестану, в лице будет мужество, да и усы — небольшие, но порядочные вырастут к тому времени, — и он ущипнул себя за пушок, показавшийся у краев рта. — Может быть, мы нынче приедем и сейчас же попадем в дело вместе с братом. А он должен быть упорный и очень храбрый — такой, что много не говорит, а делает лучше других... Вот мы нынче приедем... и вдруг прямо на бастион: я с орудиями, а брат с ротой, — и вместе пойдем. Только вдруг французы бросятся на нас. Я — стрелять, стрелять: перебью ужасно много; но они все-таки бегут прямо на меня. Уж стрелять нельзя, и — конечно, мне нет спасенья; только вдруг брат выбежит вперед с саблей, и я схвачу ружье, и мы вместе с солдатами побежим. Французы бросятся на брата. Я подбегу, убью одного француза, другого и спасаю брата. Меня ранят в одну руку, я схвачу ружье в другую и все-таки бегу; только брата убьют пулей подле меня. Я остановлюсь на минутку, посмотрю на него этак грустно, поднимусь и закричу: «За мной, отметим! Я любил брата больше всего на свете, — я скажу, — и потерял его. Отметим, уничтожим врагов или все умрем тут!» Все закричат, бросятся за мной. Тут все войско французское выйдет, — сам Пелиссье. Мы всех перебьем; но, наконец, меня ранят другой раз, третий раз, и я упаду при смерти. Тогда все прибегут ко мне. Горчаков придет и будет спрашивать, чего я хочу. Я скажу, что ничего но хочу, — только чтобы меня положили рядом с братом, что я хочу умереть с ним. Меня принесут и положат подле окровавленного трупа брата. Я приподнимусь и скажу только: «Да, вы не умели ценить двух человек, которые истинно любили отечество; теперь они оба пали… да простит вам бог!» — и умру».

Кто знает, в какой мере сбудутся эти мечты!

Конец этих мечтаний описан коротко и сурово:

Что-то в шинели ничком лежало на том месте, где стоял Володя...

Ещё короче (всего четвертью предложения) описана смерть солдата Мельникова, до этого уверенного, что его "из бомбы не убьют". Да, бомбой не убили, хватило пули.

Несмотря на то, что война показана Толстым не как красивая и романтичная героическая эпопея, а как грязная, жестокая и бессмысленная бойня, есть всё же в рассказе и пассажи, воспевающие "умирающих героев", хоть и превращенных во "что-то в шинели":

По всей линии севастопольских бастионов, столько месяцев кипевших необыкновенной энергической жизнью, столько месяцев видевших сменяемых смертью одних за другими умирающих героев и столько месяцев возбуждавших страх, ненависть и, наконец, восхищение врагов, — на севастопольских бастионах уже нигде никого не было.

И самое сирашное - что вся эта бойня как будто ничему не научила ее участников. Они готовы были продолжать ее, питаемые искусно (и искусственно) подогреваемой ненавистью. Такова концовка рассказа:

Выходя на ту сторону моста, почти каждый солдат снимал шапку и крестился. Но за этим чувством было другое, тяжелое, сосущее и более глубокое чувство: это было чувство, как будто похожее на раскаяние, стыд и злобу. Почти каждый солдат, взглянув с Северной стороны на оставленный Севастополь, с невыразимою горечью в сердце вздыхал и грозился врагам.