Лев Толстой "Севастополь в мае"

Прочитал рассказ Льва Толстого "Севастополь в мае". По сравнению с "Севастополем в декабре месяце" чувствуется нарастание ещё более радикальной антивоенной позиции писателя. Вполне понятно, что сейчас бы Толстой писал про всё это СВО. Например:

Мне часто приходила странная мысль: что, ежели бы одна воюющая сторона предложила другой — выслать из каждой армии по одному солдату? Желание могло бы показаться странным, но отчего не исполнить его? Потом выслать другого, с каждой стороны, потом третьего, четвертого и т. д., до тех пор, пока осталось бы по одному солдату в каждой армии (предполагая, что армии равносильны и что количество было бы заменяемо качеством). И тогда, ежели уже действительно сложные политические вопросы между разумными представителями разумных созданий должны решаться дракой, пускай бы подрались эти два солдата — один бы осаждал город, другой бы защищал его.

Это рассуждение кажется только парадоксом, но оно верно. Действительно, какая бы была разница между одним русским, воюющим против одного представителя союзников, и между восемьюдесятью тысячами воюющих против восьмидесяти тысяч? Отчего не сто тридцать пять тысяч против ста тридцати пяти тысяч? Отчего не двадцать тысяч против двадцати тысяч? Отчего не двадцать против двадцати? Отчего не один против одного? Никак одно не логичнее другого. Последнее, напротив, гораздо логичнее, потому что человечнее. Одно из двух: или война есть сумасшествие, или ежели люди делают это сумасшествие, то они совсем не разумные создания, как у нас почему-то принято думать.

Пишет Толстой и о том, как отвратительно выглядит военная истерия в самой России вдали от линии фронта:

...наши заняли Евпаторию, так что французам нет уже сообщения с Балаклавой, и что у нас при этом убито двести человек, а у французов до пятнадцати тысяч. Жена была в таком восторге по этому случаю, что кутила целую ночь.

Чувство долга, которое пытаются эксплуатировать пропагандисты, Толстой приписывает только людям недалёким:

...ведь это честь полка, честь армии от этого зависит. Мой долг был идти… да, долг..."... Немного успокоив себя этим понятием долга, которое у штабс-капитана, как и вообще у всех людей недалеких, было особенно развито и сильно, он сел к столу и стал писать прощальное письмо отцу...

У Толстого уже появляется выражение "пушечное мясо", но сначала на французском. В наше же время "на мясо" идут, не зная французского.

Зато есть и стабильный элемент, свойственный, похоже, русским солдатам во все времена - мародерство. Солдаты у Толстого мародерят. Нет стиральных машин, так можно хотя бы сапоги снять с убитого.

Всему этому уродству войны противостоит у Толстого красота природы, которая тут же, прямо посреди происходящего контрастирует со всем этим кровавым месивом:

Сотни свежих окровавленных тел людей, за два часа тому назад полных разнообразных, высоких и мелких надежд и желаний, с окоченелыми членами, лежали на росистой цветущей долине, отделяющей бастион от траншеи, и на ровном полу часовни Мертвых в Севастополе; сотни людей — с проклятиями и молитвами на пересохших устах — ползали, ворочались и стонали, — одни между трупами на цветущей долине, другие на носилках, на койках и на окровавленном полу перевязочного пункта; а все так же, как и в прежние дни, загорелась зарница над Сапун-горою, побледнели мерцающие звезды, потянул белый туман с шумящего темного моря, зажглась алая заря на востоке, разбежались багровые длинные тучки по светло-лазурному горизонту, и все так же, как и в прежние дни, обещая радость, любовь и счастье всему ожившему миру, выплыло могучее, прекрасное светило.

Есть и отличия в войнах XIX века и века XXI (войны XXI века - какое нелепое словосочетание). Русские офицеры разговаривают други с другом по-французски, хотя воюют с французами. Значит, нет той ненависти, которую испытывают друг другу воюющие стороны сейчас. Трудно представить, чтобы русские офицеры говорили сейчас между собой по-украински.

Тут же показано ещё временное перемирие, когда на одно поле и та, и другая сторона, спокойно переговариваясь, собирают трупы своих убитых солдат:

Да, на бастионе и на траншее выставлены белые флаги, цветущая долина наполнена смрадными телами, прекрасное солнце спускается к синему морю, и синее море, колыхаясь, блестит на золотых лучах солнца. Тысячи людей толпятся, смотрят, говорят и улыбаются друг другу. И эти люди — христиане, исповедующие один великий закон любви и самоотвержения, глядя на то, что они сделали, с раскаянием не упадут вдруг на колени перед тем, кто, дав им жизнь, вложил в душу каждого, вместе с страхом смерти, любовь к добру и прекрасному, и со слезами радости и счастия не обнимутся, как братья? Нет! Белые тряпки спрятаны — и снова свистят орудия смерти и страданий, снова льется невинная кровь и слышатся стоны и проклятия.